Сдохни, мразь

Array«Из любви, как из жизни, надо уходить самой. Даже, если любовь и стала – жизнью, если в этой жизни не осталось ничего, кроме того, что ты теперь называешь «любовью».
Ах, если бы...
Если бы тебе, той, 15-летней сумасшедшей гордячке рассказали, чем для тебя станет, что для тебя останется... что останется от тебя...
Помнишь своё первое прикосновение? Помнишь ту полуобморочную смесь решимости и отчаянья, безнадежности и счастья? – ты сама вошла в любовь и взяла её.
И хоть растравила тогда ты лишь недетское любопытство, а не детскую нежность, утолила не первую страсть, а впервые насытила чужую похоть, но у тебя-то была и страсть, и нежность – у тебя горела любовь.
Ах, каким жаром разнеживали горевшие мосты! А какие виды открывались из увитых хмелем узорчатых бойниц их личного замка, какие в нём были тёмные, запутанные коридоры, а какие шёлковые простыни устилали альковы спален!
...их замка, построенного из песка её пустынь.
А как легко обрушились изящные башенки... от одного неловкого движения, одного пристального взгляда из-под полуприкрытых ресницами глаз. Да и что из того: на горизонте туманились миражи, оазисы одаряли водой, а костры караванщиков – теплом в холодные ночи...
Только вот беда – пустыни не имеют обыкновения кончаться, миражи – воплощаться, а костры... Где же она заблудилась, куда же её забросило, как же так оказалось, что уже несколько лет она пытается согреться, пристроившись с краешку у чужого огонька?
Который гаснет.
Гаснет? Да в нём давно уже и гореть-то нечему. В нём сейчас даже не тлеют головёшки, а истлевает пепел.
Нет, из любви надо уходить самой.
Из любви? А из жизни?»

– ...нет, я у Альки не осталась: она сожгла всё постельное бельё. Говорит, захотелось нового – шёлкового. Представляешь, шёлковые простыни?! – скользкие, холодные, бр-р-р...
– Но она же не будет покупать ацетатный шёлк. А натуральный он... он – не холодный – прохладный и... и ласкающийся, он принимает касание тела, как... – Ирэн опять вспомнила свою первую любовницу, первую любовь – как бёдра юных женщин принимают прикосновения рук.
– Оставь литературу мне. – хмыкнула Натали.
– Подожди, – прервала её Ирэн, – как сожгла? На газовой горелке, что ли?
– Да нет. Когда я пришла, она только-только вернулась: набила свой рюкзак бельём... Знаешь, какой у неё рюкзачишко? – с меня ростом! ...уехала загород и там устроила языческое действо. Зиму, говорит, проводила.
– В июне?!
– Вот и я ж ей об этом.
– А она?
– Промолчала. Она ж у нас такая молчальница! Всю весну меня своими молчанками изводила. Лето пришло, а она... Да уж лучше б опять смолчала!
– Что ещё?
– Я её просто попросила: «Дай мне мороженого».
Ирэн не удивилась: у неё в холодильнике тоже всегда лежала парочка пачек эскимо для её Натали.
«Там твоего не осталось». – отвечает.
«А что – чьё-то осталось?»
«Моё».
«А моё?!»
«Я его утром съела». – и закуривает свои сигареты! Я от неё ещё табачной вони не терпела!
– На кухне – она в своём праве.
– Без меня! Я ей так и сказала: воняй без меня! И ушла.
– Дверью опять хлопнула?
– Со смаком. – улыбнулась Наташа.
– Всё-таки однажды петли не выдержат. И уже скоро.
– Ой, да там такая сталь – ни износа им, ни ржавчинки. Соседи скорее сбесятся. Может, меня пускать не будут? – почти с надеждой проговорила Натали.
– То есть словам-то её ты не особенно удивилась?
– Нет.
– Рассказывай-рассказывай. – улыбнувшись, подтолкнула её Ирэн.
– Да нечего и рассказывать. Ну, люблю я мороженое! Как будто она этого не знает! Неделю назад пришла, её не было, в холодильнике лежало четыре порции. Я сначала съела свою половину. Потом подумала, что, так как я люблю мороженое гораздо сильнее неё, то будет честно, если разделить немножечко в мою пользу. Потом представила, как придёт Алька и у меня на глазах начнёт схарчивать последнее, а я буду исходить слюной. И съела его сама. А потом Алька пришла и устроила скандал. Что ей денег уже жалко? Не могла купить больше?!
««...я люблю мороженое гораздо сильнее неё» – какая фрейдова оговорка».
– А что – порции были маленькими?
– Да маленькие я её давно уже отучила покупать.
– Как и меня. То есть грамм по 200?
– И что?
– Нат, и ты в один присест умяла почти килограмм жирных сливок?
– Так что же, мне уже теперь...
«Ей же теперь уже глубоко за тридцать, а она по-прежнему любит корчить из себя маленькую капризу. И не только со мной».
– Поцелуй меня. – не в такт, не в лад перебила её Ирэн.
– Нет. – рефлекторно отказала Натали, – «Как от лягушки руку отдёрнула» – и тут же та придумала оправдание. – Ты же мне всю косметику слижешь. А ещё раз намазываться у меня ни сил, ни терпения не хватит. Да и времени.
«Она соврала. А ты стерпела. Опять стерпела. Из любви надо уходить самой. – наконец, решилась Ирэн. – А потом можно и сдохнуть».
– Да макияж у тебя сегодня удался. – грустно подтвердила она. – И костюм смотрится. И ожерелье... Когда оно на тебе, у тебя синеют глаза.
– Ты уже говорила.
– Да.
– Мне сегодня надо хорошо выглядеть.
– Да. На этих сборищах надо выглядеть абсолютно. – «я же уже решилась, решила, что же я тяну?» – Натал?...
– Да? – рассеяно ответила она. – Мне пора уже собираться.
Она смотрелась в недалёкое зеркало. Наташа кокетничала с ним, с собой. Она всё-таки научилась, Ала всё-таки выучила её делать из себя, видеть в себе красавицу... Заставляя других верить в это.
– Можно тебе сделать подарок?
– По какому поводу? А что за подарок? – заинтересовалась капризуля. – Его едят, носят или им играются?
Её глаза, подсвеченные персидской бирюзой ожерелья, синели и сияли, кожа голых рук, чуть затенённая, чуть украшенная загаром, сияла, а губы... Ала запретила Наташе самой покупать губную помаду и безжалостно выбрасывала, не разбираясь, если таковая всё-таки обнаруживалась. Губы... целовать и облизывать, и слизывать, слизывать...
И больше – нет? И никогда? Никогда?!
– Давно хотела, давно приготовила. А повод... сегодня купавина ночь. Ала проводила зиму, мы – отпразднуем лето. Сейчас принесу.
Ирэн ушла в кабинет, открыла сейф. Чёрный футляр был подчёркнуто безликим. Кнопка. Щелчок. Чёрный бархат. Браслет.
Жёлтое золото и голубые... голубые-голубые камни. Наивные и беззащитные. Как улыбка 7-летней егозы, веснушчатой и синеглазой – на все восемь с половиной зубов. Как улыбка 13-летней нескладной угловатой дурнушки, ещё не осознавшей, что теперь она – не уродина, что она уже – красавица, и она смотрится в зеркало и никак, всё никак не может поверить себе. И в улыбке её – и давняя девчоночья бесшабашность, и ставшее почти привычным отроческое отчаяние, и женские, впервые женские предчувствия, женское предвкушение.
Жадное жёлтое золото и отчаянно-голубые камни.
Одинокие русские старухи загодя копят на книжке «гробовые». Чтоб соседей смертью не обременить, чтоб дальних родственников в расходы не ввести непредусмотренные. Вот и Ирэн шесть лет назад сходила к ювелиру, заказала подарочек. Она не оговаривала род камней, условие было только одно: браслет на прощание, и совпадение с драгоценностями Натальиного ожерелья было бы случайным, если бы…
Но ожерелье это давным-давно, в тогдашние же «шесть лет назад» подарила Наташе Аля, и ювелиром Ирины была тоже Аля. Такая вот у девчонки оказалась не девичья профессия.
«Ты же уже решила. – понукнула себя Ирэн. – Ты уже даже сказала про подарок. Ну!»
Потянулась к браслету. Остановилась. Захлопнула сейф. Повесила на место картину. Заставила себя взять в руки футляр, защелкнула его и… опять положила на столик.
«И больше никогда…»
Опять взяла футляр, другой рукой – пачку сигарет, коробку спичек, и пошла к своей Натали.
– Вот.
– Значит, носят. – улыбнулась та.
Опять щёлкнуло.
– Тебе будет в ансамбль. – проговорила Ирэн. – Извини, я закурю.
У неё ломались и гасли спички, не хотела разгораться сигарета, а Наташа всё никак не могла управиться с замочком браслета.
– Надо нажать с обеих сторон. – подсказала ей управившаяся первой Ирэн. Сигарета помогала слабо. – Выпьешь со мной? «Камю»?
– Нет. – отказалась Натали. Она вытянула руку и любовалась теперь браслетом. – На этих сборищах надо быть абсолютной. А то… – у неё чуть раскрылся рот и язычок, выглянув, коснулся и погладил верхнюю губку. – А то… – она опустила руку, браслет послушно скользнул к ладони, женщина вслушалась в касания камней по коже, удовлетворённо улыбнулась, вспомнила про Ирэн, вспомнила свою фразу, хмыкнула и закончила. – А то ещё изнасилуют невзначай, а я и не запомню.
Она подошла к Ирэн.
– Спасибо.
– И всё?
– Но ты же куришь!
– И всё же…
Наталья наклонилась и чуть коснулась губами лба.
– Я пойду, ладно? Мне ещё к Альке зайти надо. Приставать начнёт… Как бы мне от неё отбиться…
Ирэн не позволила пробиться бешенству. Голос её остался спокойным:
– Ну, она же не муж тебе и не жена, чтоб требовать обязательного секса по субботам.
– Да мне уже с мужем приятнее. По крайней мере, с ним – быстрее. – рассмеялась Натали. – Не провожай меня!
– Эй, а браслет?
– Что, браслет? – обернулась в дверях Наташа.
– По улице пойдёшь вся в золоте?
– А что? – Ирэн промолчала, – Хотя, пожалуй, ты права.
С замочком на этот раз она управилась быстро.
– До свиданья!
– До следующего… а пока прощай.
Наталья не стала утруждать себя вниманием, анализом. Она закрыла двери.

«Браслет она наденет у Али – похвастаться. Аля его вспомнит, вспомнит меня, мой заказ и поймёт, что все эти годы у её любимой был не только муж, но ещё и любовница. Будет скандал, большой скандал, Наталья пустится орать, не выбирая слов, и про мужа приплетёт, теперь обязательно приплетёт тоже. И Аля замолчит. Наталья с восторгом хлопнет дверью и пойдет, на это сборище, мечтая, чтоб её там кто-нибудь изнасиловал, кто угодно, – Ирэн глотнула коньяк, – кто угодно, только, чтоб не я, только б не Аля... – еще глоток коньяка, – а Аля… Аля пойдёт и изнасилует её мужа. И оставит след… Духи? Скорее всего… И… И, например, свой почти метровый «волосок» – на простыне под подушкой. А потом… – еще глоток. – Потом пойдёт ко мне. Но она же не знает, куда! Она была у меня только раз. Её привезли и увезли. И это было восемь лет назад! Восемь лет! – Ирэн допила рюмку, прокусила дольку лимона, в рот брызнул сок, – и лимон-то нынче какой-то не кислый. – налила ещё. – Потом придёт ко мне».

Когда, ближе к полуночи, раздался звонок, Ирэн не стала спрашивать «кто там?». Она накинула на дверь цепочку и приоткрыла её.
Дверь резко дёрнули. Цепочка выдержала.
– Открой! – цепочка опять выдержала. – Открой! Открой!
«Сигареты не помогли. Коньяк не помог. Господи…»
Дверь больше не дёргали. Ирэн прислонилась к стене. Она ждала.
– Зачем? Скажи мне только – зачем?!
Ирэн молчала. Она шесть лет учила, она шесть лет вдалбливала в их Натали: никогда не пробуй перемолчать Алю. Что ж, пусть теперь Аля попробует перемолчать её. Аля не стала:
– Сдохни, мразь. – прошептала она в узкий проём, повернулась и пошла прочь.
Ирэн не выдержала. Она прикрыла дверь, откинула цепочку. Открыла.
– Я над этим и думаю. – крикнула она в спину.
Аля не обернулась.
Когда замолк цокот каблучков, старуха закрыла дверь.

P.S. Запах духов Наташа почувствовала сразу, а когда увидела на простыне длинный тёмный волос, её вырвало.